Остафьево

События. Часть 18

Главный усадебный дом. Большая гостиная. Фотография 1920-х гг

В 1860-1870-е годы некоторые произведения искусства из остафьевской коллекции по просьбе Академии художеств Вяземский представлял на различные выставки. В архиве сохранились квитанции и расписки в получении картин и других предметов искусства для выставок, подписанные ректором Академии художеств Ф. Бруни, профессором И. Айвазовским и другими.

В 1866 году для участия в Парижской выставке он передал Академии художеств тринадцать картин русских художников. Среди них работы Айвазовского, Боголюбова, Шварца, Ознобишина, Сверчкова, Киселева, Лагорио.

В 1869 году на художественную выставку в Петербург Павел Петрович отправил из Остафьева скульптурную группу французского мастера XVII века «Тюренн и Конде», бронзовую скульптуру римского воина, табакерки, два персидских торса, бронзовый шандал, курильницу – всего одиннадцать предметов.

В Остафьеве его часто навещали букинисты, владельцы московских антикварных магазинов, литограф Осипов, художники Красницкий, Солдаткин, издатель и литературовед П.И. Бартенев, Л.Н. Майков. Чаще других в Остафьеве бывал Н.П. Барсуков, который готовил к изданию отдельные тома Полного собрания сочинений П.А. Вяземского и писал здесь «Жизнь и труды В.Г. Барского». «Вот уже почти неделю, как я благодушествую в Остафьеве. Вы знаете мою сердечную слабость к сему месту. Оно как бы создано для того, чтобы в нем замышлять и совершать великие труды... К довершению удовольствия я нашел и князя, и княгиню, и княжну (имеется в виду Александра Павловна Вяземская, впоследствии Сипягина) веселыми и здоровыми... Несмотря на дурную погоду, мы много гуляем по рощам остафьевским. А все остальное время я сижу в карамзинской комнате... и пишу биографическое введение к моему Барскому и передо мной раскрывается... такая картина, с которой может только совладать кисть или перо гениального художника...»– писал он С.Д. Шереметеву.

В 1880-е годы в Остафьеве в летнее время жил с семьей художник-передвижник А.А. Киселев, написавший здесь ряд пейзажей. К нему часто приезжал сюда И.С. Остроухов, с которым они вместе ходили на этюды. В Остафьеве Илья Семенович сделал первые наброски к картине «Сиверко». «Особенно полюбилась им река Десна... – вспоминал сын Киселева Николай Александрович. – Это было в Остафьеве – имении князей Вяземских, где мы жили не одно лето... Я, как это часто бывало, проводил отца и Остроухова на Десну... Отец спустился к реке... а Илья Семенович устроился выше на склоне берега. Оба расположились далеко друг от друга и мирно углубились в работу... Еще одно из далеких детских воспоминаний... о жизни в Остафьеве ясно рисуется перед моими глазами. Отец боготворил Пушкина, знал массу его произведений наизусть. И здесь, в Остафьеве, он постоянно рассказывал нам о Пушкине, читал его сочинения. Все, что соприкасалось с Пушкиным, приобретало и для меня особое значение... В главном доме князя в Остафьеве была комната, где хранились... вещи Пушкина. Мне с отцом удалось не один раз побывать там и осмотреть эти вещи...» При Павле Петровиче в Остафьеве, как встарь, вели беседы о русской литературе, читали вслух стихи Пушкина, Вяземского, Хомякова, Соболевского, Тютчева и других. В эти часы раскрывался богатый талант князя -блестящего рассказчика, предававшегося воспоминаниям о прошлом. «Его отрывистая, но всегда образная и сильная речь давала по-настоящему живые картины и портреты и вызывала к жизни события и случаи давно погребенные в памяти людской, но имеющие большое значение». Часто вспоминал он о Лермонтове, с которым одно время дружил, встречался в домах Карамзиных, Одоевского, Столыпиных. Многое знал Вяземский о нем и от своей жены, Марии Аркадьевны, двоюродной тетки поэта, и от ее старшего брата Алексея, по прозвищу «Монго», одного из близких друзей Лермонтова. По просьбе Павла Лермонтов перевел для него стихотворение Г. Гейне «Сосна и пальма». В свою очередь Павел Петрович перевел на французский язык стихи Лермонтова «Тучи» и «Есть речи – значенье». Позже своему знакомому Вяземский писал: «Вы найдете на обороте страницы очаровательные стихи Лермонтова. Мне доставило удовольствие перевести их ... предприятие нелегкое, тем более что я старался точно сохранить мысли и форму, в которой они выражены, равно как и ритм стихов».

П.П. Вяземский дорожил каждой мелочью, относящейся к прошлому, но особенно тем, что было связано с Пушкиным. «Он жил прошлым, где над всем и всеми царил Пушкин»,– говорил Е. Опочинин.

С восторгом рассказывал он, как Пушкин, бывая в гостях у его родителей, часто подолгу играл и возился с ним. «Объяснение потраченного со мною времени Пушкиным во время моего детства доныне составляло для меня загадку»,– писал Павел Петрович (К шестилетнему Павлу обращено шутливое стихотворение поэта, написанное в альбом: Душа моя Павел, Держись моих правил: Люби то-то, то-то, Не делай того-то. Кажись, это ясно, Прощай, мой прекрасный).

Однажды Пушкин научил Павла правилам английского бокса, после чего мальчик так пристрастился к этому занятию, что на детских балах вызывал всех желающих и нежелающих боксировать. Как-то во время болезни Павла, решив занять его, Пушкин стал обучать его игре в карты. А так как карт в доме не было (Вера Федоровна, опасаясь наследственной страсти к ним, запрещала их держать в доме), Пушкин использовал для этого многочисленные визитные карточки. «Тузы, короли, дамы и валеты, козырные определялись Пушкиным,– вспоминал Вяземский. – Значение остальных не было определено и эта-то неопределенность и составляла всю потеху завязывались споры, чья визитная карточка бьет ходы противника. Мои настойчивые споры и приводимые цитаты в пользу первенства попавших в мои руки козырей потешали Пушкина, как ребенка...» «... Года два спустя... он настаивал, чтобы мне дали читать Дон Кихота, хотя бы и в переводе Жуковского». Тогда же Павел с жадностью слушал рассуждения Пушкина о «прелести и значении богатырских сказок и звучности народного русского стиха».

В переписке Пушкина с Вяземскими сохранились многочисленные упоминания о Павле. «Что делает его сиятельство Павел, которого письма составляют единственное утешение наше»,– спрашивал он Веру Федоровну в апреле 1828 года, а в июле Петр Андреевич написал поэту, что нашел у восьмилетнего сына критику на «Евгения Онегина». «И какой тут смысл: заветный вензель О да Е. В другом месте он просто приводит твой стих: «Какие глупые места». Ребенок много обещает... Булгарин и теперь был бы рад усыновить его «Пчеле».

Пушкин по достоинству оценил замечания мальчика. «Критика князя Павла веселит меня, как прелестный цвет, обещающий со временем плоды. Попроси его переслать мне свои замечания; я буду на них отвечать непременно...» И в другом письме: «Кланяюсь всем твоим и грозному моему критику Павлуше. Я было написал на него ругательскую антикритику слогом «Галатеи» – взяв в эпиграф «Павлуша медный лоб приличное названье!» Собирался ему послать, не знаю куда дел».